Они будут кричать: "Волк вырвался из логова" - и никогда не
соблаговолят толком объяснить, что стряслось, чтобы добрый христианин
понял их. Как будто это наш долг - понимать их тропы и иносказания! Упаси
бог, если среди них появится первый поэт, - они наводнят весь мир стихами
и никому не дадут покоя.
Они тратят бешеные деньги на целый табун заранее обреченных коней - и
оставляют подъемный мост опущенным.
Их старые крепости, такие, как Смоляны, Орша, Могилев, - страшны. Я не
согласился бы оборонять их, даже если б мне платили не пятьдесят талеров,
а сто. Воистину, чтобы выстоять за таким забором, нужно великое мужество и
великое легкомыслие. А эти не только выстаивают, но и наносят урон врагу.
Они умудрились, сидя в этих загонах для быдла, отбиться от татар и сто
лет, обескровленные, сопротивлялись Литве - этого достаточно.
Я говорю вам, никто не назвал бы эти поленницы крепостями.
читать дальше
- Так кто же все-таки идет?
- Хамы идут.
Мне не понравились эти слова. Ведь швейцарцы все были мужиками еще сто
лет назад. Но он обидел не моих земляков. Кроме того, он платил деньги.
Поэтому я смолчал.
- Глупости, - сказал я, - голова во время войны рискует не меньше ног.
Уж на что хитер был шведский король, но и его не минула пуля.
- О Конрад, ты ведь бился с ним, - вдруг загорелся он. - Что это был за
человек?
Я улыбнулся про себя. Клянусь косой матери божьей, на этой земле каждый
мечтает о славе. Нигде не читают и не расспрашивают так жадно про
Александра, Цезаря и других разбойников. Даже этот, которому сидеть бы
дома и плодить детей, человек скорее жестокий, чем мужественный,
загорелся, едва потянуло дымом войны.
Я пожал плечами с притворным безразличием:
- Этот голландский мазила Ван Дейк написал портрет шведа, но он не
похож. Он на нем чистенький, как мальчик, которого мама ведет в церковь. А
тот был здоровенный мужлан, который лаялся мужицкими проклятиями, словно
золотарь из Вюрцбурга.
Особенно непохожими супругов делала одежда. К одежде следует приучать
не одно поколение. И может, только внуки пана приучатся носить одежду,
которую носил он сам. Широкая и очень короткая бархатная безрукавка на
куницах. Ярко-красная рубашка, которая плотно обтягивала тело. Кружевной
воротник, и из-под него на живот свисала золотая цепочка. На поясе
игрушечный кинжальчик. (Боже, да этим людям только дубина и с руки.) И
куда ему, черту, с его худыми ногами и утолщенными коленными суставами
носить гладкие, в обтяжку, золотистые чулки и мягкие сапожки с длинными
носками?
Дразнят нас тонконогими аистами, а сами туда же.
Нобили - самые знатные и самые
уважаемые народом люди на этой земле. Они не просто имеют древо предков,
они ведут его от какого-то славного человека.
Их закон чести гласит: каждое поколение должно приумножить славу этого
предка своими деяниями. Поэтому большинство из них отличается
справедливостью, открытым нравом и необузданной отвагой в бою.
Таковые три достоинства - я всегда говорил это - вовсе не способствуют
процветанию в этом лучшем из миров. Посему эта порода людей принадлежит к
числу вымирающих. Исчезли потомки князя Вячка, нет прямых потомков Андрея
Полоцкого, неутомимого врага Кревской унии. Их забыли. И поделом: нечего
попусту геройствовать. Человек создан для того, чтобы плодиться, а не для
того, чтобы уничтожать себя. Что толку в том, что их имена занесены в
какой-нибудь городельский привилей [в "привилей" (грамоту) были внесены
наиболее знатные и древние фамилии Белоруссии] или первый статут, если
носителей этих имен не осталось на земле.
Но я всегда говорил, что у этого народа голова устроена как-то не так.
Не знаю, мякина у них в голове или какие-то особые мозги (если
представится случай, надо будет поглядеть), но они относятся к этой породе
с предельным вниманием и нежностью. Мужики особенно любят их, потому что
те почти всегда небогаты и считали чрезмерное богатство позором.
И вот я здесь и даже немного стал понимать этих людей (до конца их,
по-видимому, и сам господь бог не понимает).
У них холодные зимы, жгучие лета и в крови то мороз, то огонь. Они
верны, как немцы, но более безрассудны и яростны в драке.
Но самое поразительное - их смерть.
Когда умирает испанец, это ужасно. Я не видел более достойного жалости
зрелища. Он мужествен и жесток, но тут он дрожит и целует ковчежец с
мощами. У них, да еще у тех, что на юг от реки По, беспощадный и
неумолимый бог, чистилище и пламя. Когда умирает швейцарец, немец или
француз-гугенот, он умирает терпеливо, ибо надеется на милосердие, раз уж
он раскаялся.
А эти умирают спокойно, - за них заступается божья матерь, - так
спокойно, будто у них закадычные отношения и с богом, и с чертом. И мне
кажется, что они не очень-то верят в то и другое. Вслух я этого, конечно,
не скажу: слишком уж смердит на земле паленым.
Я не видел более незлобивого, добродушного и компанейского народа. И я
не встречал худших правителей, чем те, что стоят над ним. Они взяли худшее
у Литвы и шляхты, не польстившись на их достоинства и потеряв свои.
Если б я был здешним королем, мое царство было бы длиннее
евангельского. Здешним людям очень мало надо: каждый день только ломоть
хлеба с салом да их ужасная водка по праздникам. И еще доброта. Если к ним
добр - они сделают все. Даже если не будет сала и водки, одно уважение.
Дверь была прикрыта неплотно, и я мог видеть темный дуб стен, книги в
нишах за деревянными решетками, тяжелый восьминогий стол, огромный глобус
и звездную сферу, схваченную блестящими медными обручами.
Тут был покой, мир и книжная пыль.
А переведя взгляд правее, я видел в узкое окно замковый двор, костры,
разложенные на плитах, вооруженных крестьян, залитых багровым жидким
сиянием. Оттуда доносилась тихая и жутковатая песня о надвигающейся туче и
наступающем турецком царе. И лица тех, кто пел, были задумчивые и, как
всегда у поющих, красивые. Но я ведь знал, как они бывают страшны.
Песня. Огонь. Косы.
И это была жизнь.
Город (Могилёв) весь православный, богатый и горделивый, крепостные стены
каменные, купола золотые, валы, рвы, башни. А люди - хоть в сани запрягай,
такие битюги. И все пьяные, как сукины коты.
Начали искать способ, как попасть в город. Проехали через каменные
Быховские ворота к валу, а потом намаялись: сунулись к Королевским воротам
- нельзя, поехали к другим - нельзя. Через Малые Пешеходные, к реке
Дубровенке - нельзя. Власти боялись, что мужичье ворвется в город и будет
резня и смута, поэтому никого не впускали.
Наконец проникли через Олейные ворота, возле которых еврейская школа.
Под воротами пороховые склады, а над воротами - икона Божьей матери.
Понапрасну могилевчан дразнят, что они икону продали, а деньги пропили
вместе с войтом. Нерушимо бережется икона!
- Потому мы и белые, что
татар не нюхали! (так вот почему - беларусы! :-) )
И я почему-то старую немецкую песню вспомнил. Отвык совсем, а тут
вспомнил:
Так жизнь сказала:
"Мир этот - мой.
Из праха вырастет цвет весной.
Взойдет колосьями перегной".
Так жизнь сказала:
"Мир этот - мой".
"Седая легенда",В.Короткевич (1961).